Начинал эту игру почти год назад сам Поляков; и велась она — по характеру дезинформации — весьма дерзко, и в этой дерзости заключалась ее неизмеримая ценность и одновременно опасность провала. Риск возрастал с каждой неделей, с каждой переданной радиограммой, все это не могло продолжаться бесконечно, и подполковник решил присутствовать сегодня ночью, считал себя обязанным не только потому, что хотел первым беседовать с приземлившимся агентом, но и оттого, что сегодня вместо контейнеров и человека на костры вполне могли сбросить и десяток осколочных бомб — такое тоже случалось.
Для Полякова, в свое время за каких-то два часа в осеннем лесочке под Вязьмой склонившего к сотрудничеству только что пойманных радиста и старшего группы, на свою ответственность тут же доверившего им первый выход в эфир, сочинявшего для них легенду и составлявшего все до единого «донесения», эта игра была родным детищем в полном смысле слова, и размышлял о ней в это утро он более всего.
Выехав перед рассветом, он за три часа дороги из Управления ни разу не вспомнил о рации с позывными КАО. Он переключился и подумал о ней, лишь когда, не доезжая Каменки, шофер притормозил и он увидел стоявший впереди на обочине «студебеккер» и около него двух военнопленных, автоматчиков охраны и трех офицеров. Он знал только одного из них — хромого после ранения, большеголового капитана, переводчика отдела контрразведки армии. Взяв объемистый авиационный планшет, Поляков выскочил из машины.
Хотя он склонялся к мысли, что разыскиваемые группой Алехина — агенты-парашютисты, не следовало пренебрегать и остальными версиями.
Алехин физически был не в состоянии все охватить, хотелось, чем возможно, ему помочь. И вчера вечером, когда пришло сообщение о ликвидации остаточной группы противника, Поляков сразу прикинул, что сумеет по дороге выкроить полтора-два часа, тем более что в его напряженном, преимущественно кабинетном образе жизни проведение следственного эксперимента — установление точного места выхода немецкой рации в эфир и поиски там вещественных доказательств — было, можно сказать, отдыхом, прогулкой на свежем воздухе.
Разведенные порознь военнопленные: долговязый Штоббе, заискивающе-услужливый штабной фельдфебель, и плотный, приземистый Гайн, молчаливый, сумрачный повар, солдат, — указали одну и ту же поляну на краю леса.
Офицерам и автоматчикам из роты охраны Поляков приказал тщательно осмотреть окрестность, а сам с немцами и капитаном-переводчиком занялся непосредственно участком, где, по словам Гайна и Штоббе, располагалось ядро группы.
— Die Bahre mit dem General war hier... — указывая рукой, сказал длинный худой немец. — Die Funkstelle befand sich in diesem Geb (usch... Und ich war in der Sicherung da dr (uben...
— Он говорит, что носилки с генералом стояли здесь, — перевел капитан, — рация располагалась у этих кустов, а сам он находился в охранении вон там...
— Я понял... Рация располагалась здесь... — заметил Поляков, шаря глазами по траве. — Спросите их, как раскидывали антенну.
— Wie wurde die Antenne angespannt?.. — спросил переводчик. — Haben sie es gesehen?
Невысокий плотный отрицательно качнул головой.
— Nicht!* — поспешно сказал длинный, вытягивая руки по швам.
Тощий, с ввалившимися глазами и щеками, в грязном, заштопанном во многих местах обмундировании и разбитых ботинках без шнурков, он выглядел довольно жалко. Он шел рядом с Поляковым, старательно осматривая траву, и вдруг с радостным криком бросился под куст и поднял немецкую батарейку. Подскочил к Полякову и, щелкнув металлическими оковками каблуков, протянул ему батарейку и заискивающе сказал:
— Ich bin Mechaniker, ich habe in einem Werk gearbeitet.
— Питание для рации, — рассматривая батарейку в руке Полякова, заметил капитан. — Значит, они не врут.
— Врать им теперь ни к чему... — заглядывая под куст, сказал Поляков и поднял отрезок проволоки с маленькой вилкой. — Это тоже от рации.
— Funker, Funker... — радостно подтвердил длинный. — Herr Oberst, ich bitte zu ber (ucksichtigen, dass ich Arbeiter bin... Ich habe drei Kinder und muss unbedingt zur (uck!
Приземистый немец смотрел на него исподлобья с презрительной враждебностью.
— Аромат-то какой, — вдыхая воздух, заметил Поляков, — божественный!.. Чего он хочет?..
— Боится, что его расстреляют. Просит учесть, что он механик, словом, рабочий...
— Это я понял... — оглядывая поляну, в раздумье сказал Поляков. — Рацию развертывали здесь, но нам от этого не легче... Чтобы исключить или, наоборот, принять эту версию, нужна дешифровка перехвата... На месте задержания шифровальный блокнот не обнаружен. Здесь-то он несомненно был. Попытайтесь отыскать...
— Но... Где?
— Возможно, блокнот брошен или утерян по дороге... Вам всем... вместе с ними, — Поляков взглядом указал в сторону немцев, — придется проделать их путь... Все сорок километров двигайтесь цепью... Как с ногой, выдержите?
— Да. — Капитан покраснел.
— Обнюхайте каждую травинку. Особое внимание к местам, где они устраивали привалы.
— А если шифр уничтожен, сожжен?
— Не думаю. Штабные документы целы. Постарайтесь отыскать!
Рано утром, когда, позавтракав, они вышли на улицу, Таманцева прорвало. Он перебил вдруг Алехина и, раздувая ноздри, возбужденно сказал:
— Что вы все твердите: «должны», «обязаны»? Нужен текст дешифровки. А без текста можно торкаться до второго пришествия — как слепые щенята!
— Текст будет, — пообещал капитан.